Шоу на крови - Страница 69

Любовники не видели, да и не могли бы заметить — не до того им было! — что внезапные сексуальные утехи вспугнули нескольких музейных сотрудников. До слуха тихохонько сидевших во дворике трех кумушек-смотрительниц донеслись сдавленные хрипы и стоны. Бабушки подняли глазки к окошку гардероба, выходившему аккурат во внутренний садик, и обомлели. Прямо на их глазах происходил дикий и необузданный блуд. Брезгливость и жадное любопытство, праведное возмущение и даже ужас отпечатались на их лицах. Как вспугнутые с куста вороны, они разбежались кто куда.

Федор Емельянович работал во флигеле, в комнате с двумя окнами в тихий двор. Перед ним лежали графические листы Альбрехта Дюрера, когда его слух привлекли странные шумы, доносившиеся из здания музея. Хранитель поднял голову и прислушался. Что-то кошачье почудилось ему в этих хрипящих и мурлычущих звуках. «Кошки!» — подумал он и вновь углубился в офорты немецкого художника. Но тут вибрации достигли своего апогея. Федор Емельянович отчетливо услышал женский предсмертный стон. Он отодвинул от себя папку с графическими листами, поднялся и подошел к открытому окну. Небольшое, забранное чугунной решеткой окошко гардероба светилось над полутемным двором. Именно оттуда и долетали женские вопли. Федор Емельянович протер очки салфеткой и внимательно всмотрелся. Там, в зарешеченном прямоугольнике, извивалась и билась в судорогах оргазма женщина, оглашая сумрачный двор немыслимыми стонами. Хижняк в полном шоке уставился на ее прижатую к решетке спину. Помотал головой. Ущипнул себя за нос.

Главный хранитель оказался в состоянии ступора. Он мог сколько угодно не верить глупым пенсионеркам, распускавшим всевозможные слухи и сплетни. Но нельзя не поверить собственным глазам и ушам! Выйдя из состояния «замри!», Федор Емельянович нетвердой поступью отправился выяснять, что же творится в его музее, черт бы их всех побрал!

Когда он вбежал в гардеробную, там уже никого не было. Хижняк отправился в экспозицию, где действительно шел дым коромыслом. Дымили сигары, слышался смех, раскрасневшиеся лица оборачивались на нового гостя. На опустошенных столах кое-где еще оставались фондюшницы с пончиками, фрукты и пустые бутылки из-под коньяка. Цирковые артисты уже закончили представление и переодевались в дальнем переходе между залами.

— Кто ведет всю эту тусовку?! — раздраженно спросил он у одной из смотрительниц, притулившейся на стульчике в уголке зала.

— А вон та дамочка! — указала бдительная бабушка на Завьялову. Актриса, раскрасневшаяся, с сияющими глазами, в легкой шифоновой тунике золотисто-коричневого цвета как раз прощалась с каким-то дипломатом и его женой. — Это она, развратница! В гардеробной черт-те чем занималась!

— Ей это даром не пройдет, — возмущенно погрозил он пальцем Лидиной роскошной спине.

Но вдруг остановился в некоторой растерянности. С одной стороны, ему жутко хотелось наскандалить и призвать к ответу. Но с другой… Повсюду висели картины, где были изображены такие же обнаженные мужчины и женщины, как эта, с перламутровой спиной.

Он все же подошел к ней. Все видели, как возле актрисы Лидии Завьяловой появился седой мужчина, одетый в клетчатую рубашку и джинсы. Его восприняли как технического работника, какого-нибудь грузчика или водителя, обслуживавшего презентацию. Он пытался что-то энергично втолковать актрисе. Она сначала слушала его. Потом ответила что-то резкое, причем мужчина буквально отшатнулся. Затем демонстративно повернулась к нему спиной и направилась к кому-то из гостей.

Федор Емельянович побрел назад, к работе над графическими листами. По пути он случайно взглянул на свое отражение в стекле витрины. Седой мужчина в ковбойке и джинсах. Он был так же нелеп здесь, как если бы на показ шуб «от кутюр» выскочил человек в тулупе и валенках. Здесь, на этой коньячной party, фланировали дамы в струящихся вечерних платьях, вокруг них вились джентльмены в дорогах костюмах или во фраках. Здесь были совсем другие люди. Они умели наслаждаться часами досуга. Они понимали тонкости дорогах удовольствий. На дамах посверкивали бриллианты, а тончайшие ароматы дорогих духов не заглушал запах сигар. Приглашенные на презентацию вели себя как хозяева, точно весь музей со всеми его редкостями и ценностями принадлежал им.

Хижняк с тягостным чувством вернулся в свой флигель и впервые за долгие годы работы в музее задумался, для кого же он хранит музейные сокровища. Те, кого он увидел сегодня, как раз и есть потребители искусства. Несмотря на всю свою аполитичность, пожилой хранитель был убежден, что никаким крестьянам и пролетариату искусство не нужно. Тем необходимо прикладное: коврик, чашечка, стеклянная вазочка или глиняный кувшинчик. А картины и скульптуры — уже для другой части общества. Искусством, по представлениям Хижняка, могла по-настоящему восхищаться либо нищая интеллигенция, либо богатые. Те самые, для кого лозунг «хлеба и зрелищ» в первой части уже осуществился. Хлеба, мяса, икры и прочего богатые наелись. Теперь они желали насладиться искусством.

Нет, Федор Емельянович вовсе не был против богатых. Более того, за время работы экспертом и особенно в последние годы он встречал среди состоятельных новых буржуа и просвещенных людей. Их было немного, но они были. Они собирали произведения искусства с толком, бережно и грамотно. Если этого требовало состояние картины или скульптуры — нанимали реставраторов для «лечения». Словом, были настоящими коллекционерами. Но среди богатых собирателей искусства есть разные. Иные из них напоминали Хижняку мародеров стремлением подешевле и повыгоднее продать. В их словаре даже был специфический термин: «картинка» — так они называли предмет искусства от иконы до живописного полотна. Все эти шедевры были для них лишь «картинками», за которые можно «срубить побольше капусты».